Качели
В отличие от зимних праздников, когда главное веселье сосредоточивалось возле высоких ледяных гор, весенние и летние гулянья называли «под качелями».
«Вы можете смеяться, но утверждаю смело, что одно просвещение рождает в головах охоту
к народным гульбищам», — писал Карамзин. В Петербурге качели строили на Исаакиевской
и Адмиралтейской площадях, и они оставались до ранней осени. Качели были самые
разные — круглые, маховые, подвесные; их украшали всякими изображениями
и флагами. Около качелей сооружали разнообразные балаганы, воздвигали деревянные горы для катания. Выглядели они так же, как зимние ледяные катальные горки: желающие
прокатиться по лесенке поднимались в павильон, поставленный на высокие столбы,
и оттуда в маленьких колясочках по деревянному отполированному желобу, снабженному
по бокам бортиками, эти любители острых ощущений отправлялись вниз, и, хотя горка спускалась отлого, к концу разбега коляска летела с бешеной скоростью...
Вокруг качелей разбивали шатры для продажи крепких напитков, разносчики на каждом
шагу предлагали лакомства и закуски, на балконах балаганов дурачились паяцы, выделывая «штуки». Вот столпился народ около человека с небольшим ящиком. У ящика
спереди два увеличительных стекла, а внутри с одного катка на другой перематывается
длинная полоса с изображениями разных городов, знаменитых битв, портретов полководцев и так далее. Зрители «по копейке» глядят в стекла — одновременно смотрят
двое, а за ними стоит толпа, ожидая свой черед. Раешник передвигает картинки и
приговаривает: «Посмотрите, поглядите, вот большой город Париж, в него въедешь — угоришь,
большая в нем колонна, куда поставили Наполеона; в двенадцатом году наши солдатики были в
ходу, на Париж идти уладились, а французы взбудоражались. А эфта, я вам доложу-с, французский царь Наполеонт, тот самый, которого батюшка наш, Александр Благословенный,
сослал на остров Еленцию за худую поведенцию...»
Не обходилось на ярмарочной площади и без театра — большого балагана, построенного из
грубо сколоченных свежеструганых сосновых досок. Таким в пушкинское время был театр
Лемана — его даже освещали настоящие люстры, а в отделке лож использовали бархат. Перед небольшой сценой находилась оркестровая яма на двенадцать — пятнадцать музыкантов,
к ней примыкал ряд открытых лож, а за ложами шло два или три ряда кресел.
Ложи и кресла имели отдельный вход с первой линии и отдельный выход на
вторую линию — здесь места были нумерованные. От остальной части зала ложи и кресла отделялись глухим барьером. За барьером шли «первые места» — семь-восемь рядов
скамей, за ними, на более покатой части пола, — десять — двенадцать рядов скамей «вторых мест», дальше еще один прочный барьер, а за ним стоячие места — сколько втиснется.
Представления обычно начинались в полдень и заканчивались в девять часов вечера или позднее.Каждый спектакль продолжался тридцать — сорок минут и повторялся сеансами пять-шесть раз в день.
Этот балаган пользовался особенно большой популярностью. «Северная пчела» в 1834 г.
писала: «Леман покажет вам чертей, скелеты, ад, пожар, убийства, но он добр по природе, и потому если убьет кого-нибудь, то через минуту опять воскресит; если оторвет
Пьеро голову, то, из жалости, опять скоро возвратит ее туловищу; если разрежет Арлекина на части, то немедленно склеит их... Из всех его убийств ни одно не огорчает, а все заставляют смеяться...»
«Вы можете смеяться, но утверждаю смело, что одно просвещение рождает в головах охоту
к народным гульбищам», — писал Карамзин. В Петербурге качели строили на Исаакиевской
и Адмиралтейской площадях, и они оставались до ранней осени. Качели были самые
разные — круглые, маховые, подвесные; их украшали всякими изображениями
и флагами. Около качелей сооружали разнообразные балаганы, воздвигали деревянные горы для катания. Выглядели они так же, как зимние ледяные катальные горки: желающие
прокатиться по лесенке поднимались в павильон, поставленный на высокие столбы,
и оттуда в маленьких колясочках по деревянному отполированному желобу, снабженному
по бокам бортиками, эти любители острых ощущений отправлялись вниз, и, хотя горка спускалась отлого, к концу разбега коляска летела с бешеной скоростью...
Вокруг качелей разбивали шатры для продажи крепких напитков, разносчики на каждом
шагу предлагали лакомства и закуски, на балконах балаганов дурачились паяцы, выделывая «штуки». Вот столпился народ около человека с небольшим ящиком. У ящика
спереди два увеличительных стекла, а внутри с одного катка на другой перематывается
длинная полоса с изображениями разных городов, знаменитых битв, портретов полководцев и так далее. Зрители «по копейке» глядят в стекла — одновременно смотрят
двое, а за ними стоит толпа, ожидая свой черед. Раешник передвигает картинки и
приговаривает: «Посмотрите, поглядите, вот большой город Париж, в него въедешь — угоришь,
большая в нем колонна, куда поставили Наполеона; в двенадцатом году наши солдатики были в
ходу, на Париж идти уладились, а французы взбудоражались. А эфта, я вам доложу-с, французский царь Наполеонт, тот самый, которого батюшка наш, Александр Благословенный,
сослал на остров Еленцию за худую поведенцию...»
Не обходилось на ярмарочной площади и без театра — большого балагана, построенного из
грубо сколоченных свежеструганых сосновых досок. Таким в пушкинское время был театр
Лемана — его даже освещали настоящие люстры, а в отделке лож использовали бархат. Перед небольшой сценой находилась оркестровая яма на двенадцать — пятнадцать музыкантов,
к ней примыкал ряд открытых лож, а за ложами шло два или три ряда кресел.
Ложи и кресла имели отдельный вход с первой линии и отдельный выход на
вторую линию — здесь места были нумерованные. От остальной части зала ложи и кресла отделялись глухим барьером. За барьером шли «первые места» — семь-восемь рядов
скамей, за ними, на более покатой части пола, — десять — двенадцать рядов скамей «вторых мест», дальше еще один прочный барьер, а за ним стоячие места — сколько втиснется.
Представления обычно начинались в полдень и заканчивались в девять часов вечера или позднее.Каждый спектакль продолжался тридцать — сорок минут и повторялся сеансами пять-шесть раз в день.
Этот балаган пользовался особенно большой популярностью. «Северная пчела» в 1834 г.
писала: «Леман покажет вам чертей, скелеты, ад, пожар, убийства, но он добр по природе, и потому если убьет кого-нибудь, то через минуту опять воскресит; если оторвет
Пьеро голову, то, из жалости, опять скоро возвратит ее туловищу; если разрежет Арлекина на части, то немедленно склеит их... Из всех его убийств ни одно не огорчает, а все заставляют смеяться...»
0 коммент.:
Отправить комментарий